Василий Суриков.
"Боярыня Морозова".
1887.
Сложно давалась Сурикову эта картина: поначалу не получалась, «разваливалась» композиция, не возникало иллюзии движения саней, но когда-то запечатленный его сознанием образ – черная птица на белом снегу – не давал угаснуть фантазии художника. Огромных творческих усилий потребовала «толпа», каждый персонаж которой достоин отдельного портрета. Кстати, как некоторые предполагают, в страннике с лукошком и посохом художник изобразил самого себя.
И тут скажем сразу главное: все, изображенное художником, почти полная правда! Суриков в своей картине, выставленной на 15-й выставке передвижников, как бы проиллюстрировал цитату из «Повести о боярыне Морозовой»: «И везена бысть мимо Чюдова под царские переходы. Руку же простерши десную свою великая Феодора (монашеское имя боярыни. – Е. А.) и ясно изъобразивши сложение перст, высоце вознося, крестом ся часто ограждаше, чепию же такожде часто звяцаше. Мняше бо святая, яко на переходех царь смотряет победы ея».
Действительно, утром 19 ноября 1671 года Морозову и ее сестру княгиню Евдокию Урусову после допроса в кремлевском Чудове монастыре повезли мимо царских палат, под дворцовыми переходами на подворье Псково-Печерского монастыря. Видел ли царь Алексей Михайлович поднятую боярыней в вызывающем двуперстии руку, слышал ли он звон ее кандалов, мы не знаем, но после этой демонстрации последовали крутые меры: все владения Морозовой и ее имущество были конфискованы и тотчас розданы приближенным царя.
Что же случилось? В чем так провинилась боярыня Морозова перед «тишайшим» царем Алексеем Михайловичем? Суриковым и его современниками конфликт царя и боярыни воспринимался как «духовный поединок», как борьба свободной личности против мертвящей все вокруг власти за то, что потом стали называть «свободой совести». Нельзя сказать, что такая трактовка надуманна. Действительно, когда Морозова была уже лишена всего, чем она владела, когда она потеряла рано умершего сына, прошла пытки, унижения и позор, именно борьба за свой выбор, за истинную для нее веру стала главной опорой в ее жизни, придала ей мужество, позволила вынести пытки и принять мученическую смерть…
Но поначалу конфликт боярыни-женщины, несомненно, волевой, резкой – был далек от состояния «духовного поединка». Федосья Соковнина принадлежала к тогдашней элите общества, ее мужем стал боярин Глеб Морозов, брат всесильного временщика Бориса Морозова, да и сами Соковнины были в родстве с Милославскими – семьей первой супруги царя Марии Ильиничны. Как раз старшей боярыней царицы и стала Федосья Морозова. Когда умерли ее муж, а потом и тесть, царь отписал на себя значительную часть владений Морозовых, что и вызвало протест Федосьи, совсем не чуждой земным удовольствиям и соблазнам. Не зря протопоп Аввакум, с которым она переписывалась, не раз корил ее за роскошную жизнь: «Лишь печосся о том, как бы дом строен, как славы нажить больше, как бы села и деревни строины», осуждал ее за какой-то любовный роман, требовал, чтобы боярыня отказалась от нарядных уборов. Строптивость же Морозовой возмутила Алексея Михайловича, и он затаил на нее злобу. Но при этом царь понимал, что без повода расправиться со своевольной боярыней, связанной тесными узами родства, дружбы со многими боярскими родами, да и с его собственной женой – царицей, непросто.
И такой повод вскоре представился. Дело в том, что как раз в это время общество раздирал раскол: одни поддерживали церковную реформу патриарха Никона, другие не хотели введенного им троеперстия, поновления старых икон и богослужебных книг. Авторитарного и спесивого патриарха Никона московская знать не любила, но никонианскую реформу, даже после ссылки самого Никона, оказавшегося в опале, поддерживал сам царь, и волей-неволей приходилось креститься «горстью». При этом старой, «истинной» веры втайне придерживались многие знатные люди, в том числе и Федосья, причем, в отличие от других, она вела себя смело, открыто принимала старообрядцев, дружила с гонимым никонианами протопопом Аввакумом, даже раз посетила его в тюрьме. Этого царь, раздраженный строптивостью вдовы, не оставил без внимания и осенью 1666 года потребовал от Морозовой разрыва с раскольниками, признания официальной веры. Сначала Федосья противилась – в наказание у нее отобрали еще несколько вотчин, а потом она согласилась, послушав приехавшего ее убеждать окольничего Ртищева: «Сестрица, потешь царя и перекрестися тремя перстами, а втайне как хочешь, так и твори. И тогда отдаст царь холопей и вотчины твоя». Ртищев знал. Что говорил: почти всегда так жила Россия. Вспомним бессмертное пушкинское: «Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод… (тьфу!) поцелуй у него ручку».
Но вскоре конфликт разгорелся вновь. Весной 1669 года умерла царица Мария, потом Алексей Михайлович задумал жениться на молоденькой Наталье Кирилловне Нарышкиной, что сразу же привело к падению влияния группировки, к которой принадлежала Морозова. Боярыня отказалась под видом болезни ног прийти на царскую свадьбу, чем вызвала новый приступ гнева государя, сказавшего: «Веем (ведаю. – Е. А.), как возгордилася!» это уже был окончательный разрыв. Морозова целиком ушла в духовную оппозицию: тайно приняла монашество, что укрепило ее волю к сопротивлению «никонианству» (читай «власти»), открыто и яростно обличала никониан – недаром Аввакум писал о ее темпераменте: «Кидаешься ты на врага, аки лев». За это и уцепились власти: раскол есть сопротивление государю. Морозову и ее сестру арестовали, допросили в Чудове монастыре, а на Печерском подворье начали жестоко допрашивать и пытать. Воля мучениц была непреклонна, они не послушали увещеваний патриарха Питирима отказаться от ереси. В конце концов он посоветовал государю их сжечь живьем. Но царь не решился так расправиться со знатными женщинами – против восстала его сестра Ирина и многие другие. Поэтому царь приказал сжечь только 14 слуг Морозовой. Между тем ореол мученицы и страдалицы за правое дело, ее скорбный путь по улицам Москвы – все это подняло в обществе волну сочувствия к Морозовой. С этим было решено покончить: узницы были переведены в Боровск и посажены в земляную тюрьму, глубокую яму, где им предстояло жить среди нечистот и грязи, точнее умереть с голоду – таков был дан охране тайный указ. И они, эти больные, изможденные женщины, люто страдали. В сентябре 1675 года умерла Евдокия, до 1 ноября протянула Федосья. Как-то раз она подозвала охранника и попросила: «Умилосердися, раб Христов! Зело изнемогох от глада и алчу ясти, помилуй мя, даждь ми калачика». Он же рече: «Ни, госпоже, боюся…» - «И ты поне хлебца». – «Не смею…» - «Поне мало сухариков». – «Не смею». И глагола Феодора: «Не смееши ли? Ино принеси поне яблоко или огурчик». – «Не смею». И глагола Блаженная: «Добро, чадо, благословен Бог наш, изволивый тако!» И только под самый конец согласился стрелец постирать на речке сорочку мученицы, не хотевшей предстать перед Господом в грязном белье…
А госудаоев указ уморить голодом не был случаен: казнить публично таких людей власть всегда опасалась – холм Голгофы делал их святыми в глазах народа. В петровское время старообрядцев казнили в камере и ночью спускали под невский лед. Так-то тише и незаметнее, даже родственники не узнают, когда нужно ставить свечу за упокой души мученика… Так, возвращаясь к картине, мы можем оценить ее глубоко символическое значение – на ней боярыня изображена в начале своего крестного пути, муки ее еще впереди…
Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. Образы России глазами историка». Санкт-Петербург, «Арка». 2013 год.
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
/00.jpg)
